Месть

Император закрыл книгу и задумался, легонько барабаня кончиками пальцев по обложке. Перед ним памятником почтительному вниманию каменел министр внутренней безопасности.

- Какое двоякое чувство, - воскликнул Его Величество после минутного молчания. - С одной стороны, твой любимый поэт пишет про тебя целую книгу. С другой стороны, все эти стихи о том, какой ты плохой. Досадно, вы не находите?

Министр изобразил скорбную улыбку и кивнул. В стихах он не разбирался, но любые проявления неуважения к главе государства считал тлетворными и подлежащими искоренению.

- Приказы об аресте и соответствующих санкциях готовы, но с учетом деликатности вопроса, я решил сначала получить одобрение Вашего Величества.

- Что вы! Не вздумайте! Беда не в том, что он пишет про меня гадости. Беда в том, что он гениален, а стихи его переживут века. И на что же он тратит свой талант? Кому, я спрашиваю, вот это, - он подхватил книгу и исполненным отвращения жестом отправил её в утилизатор, - будет интересно после того, как на этом троне сменится десяток-другой задниц? Схвати вы его сейчас - он ощутит себя мучеником и посвятит весь остаток жизни мой персоне.

Министр терпеливо внимал. Ему было в высшей степени наплевать на то, что будет через несколько поколений. Он умел решать проблемы дня нынешнего, и уже добросовестно прикидывал варианты, не включающие ареста или ликвидации.

- Придумайте какой-нибудь изящный способ заставить его удалиться в глушь, подальше от политики, и тихо творить там. Только без этих ваших... Хмм... Знаете что? Я тут подумал... Раз он пишет про меня гадости и издает их большими тиражами, то почему бы мне отплатить той же монетой? Поэт из меня, разумеется, никакой, но сейчас это даже к лучшему. Как говорится, недостаток - это преимущество, которым ты не умеешь пользоваться. Записывайте...



***



Поэт рыдал, сжимая в кулаке скомканную листовку.

- Какая низость... - всхлипывал он. - Лучше бы он меня арестовал. Лучше бы он...

И снова расплакался, машинально промакивая глаза злосчастным клочком бумаги. Листовка совсем раскисла от слез и начала расползаться, прочесть её содержимое уже не представлялось возможным, но поэт, к сожалению, помнил его наизусть.

Императорский стих был ужасен как по форме, так и по содержанию. Размер был попран, красотой слога и не пахло. Зато он был посвящен лично поэту, изобиловал примитивными, но от того не менее обидными выпадами и даже содержал пару неприятных разоблачений.

Стих был везде. Его транслировали, печатали, писали на заборах и вырезали на скамейках в парках. Всюду, где бы поэт ни появлялся, его преследовали сочувственные взгляды и глумливое хихиканье.

- Не могу больше, - дрожащим голосом произнес поэт. - Сегодня же еду к тетке в деревню...

Пятью минутами позже, роясь в шкафу в поисках чемодана, он вдруг замер и звонко шлёпнул себя по лбу.

- Стоп! - внезапно голос его окреп. - Как же я сразу не догадался, что именно этого он и добивается?

Поэт замер в раздумье, потом рассмеялся:

- Ну уж нет! Остаюсь! Пойду-ка я писать панегирики, да послащавее. Мерзавец терпеть не может лести. Особенно наглой и неприкрытой. То-то покорчится!



Илл. Елена Чашка


 <<< Доклад о Северо-Восточном секторе        Парламент >>>